Из фабрики в холодный день

Анализ стихотворений Александра Блока «Фабрика» и «Холодный день»

«А так, по совести сказать, взять почти у каждого писателя полное собрание его сочинений — много ли потеряет литература, если выбросит из нее три четверти написанного?» — пишет в одной из своих статей Викентий Викентьевич Вересаев.

Да, трудно не согласиться с этими строчкам, но также невозможно отнести их к поэзии Блока.

Каждое произведение Блока — это отдельная, самостоятельная и абсолютно целостная история. Но эта история всегда находит свое продолжение, развитие в последующих его стихах, которые порой разнесены по разным сборникам и написаны с существенным временным разрывом. Так, на мой взгляд, связаны между собой стихи «Фабрика» ноября 1903 года и «Холодный день» сентября 1906. Несмотря на то что стихотворения написаны с интервалом в три года, создавались они в обстановке революционных событий 1904-1905 годов, которые не могли не оставить след на творчестве поэта.

Оба стихотворения объединены социальной тематикой, которая свойственна Блоку в меньшей степени, чем тематика любовных переживаний, томлений и ожиданий. «Фабрику» и «Холодный день» можно отнести к бытовым зарисовкам из жизни рабочих.
«Фабрика» — это взгляд снаружи, сверху.

В соседнем доме окна жолты.
По вечерам — по вечерам
Скрипят задумчивые болты,
Подходят люди к воротам.

С первой строчки мы упираемся в яркий блоковский символ — «жолтые окна». Как стало известно из дневников и писем Блока, автор вкладывал особый идейно-психологический смысл в это прилагательное. "Жолтый" как синоним сытости, мещанского самодовольства, всяческого хамства — в отличие от слова «жёлтый», служившего просто обозначением цвета. Трудно судить, почему именно желтый цвет в поэзии Александра Блока обозначает душевную пошлость, но я думаю, этому можно найти объяснение. Блок — поэт Серебряного века — воспитывался на «золоте» Пушкина, Толстого, Достоевского. В русской литературе нам хорошо известно такое явление, как «желтый Петербург Достоевского». Вероятно, и произведения Федора Михайловича, и тот факт, что сам Александр Блок родился и долгое время жил в Петербурге — сыром, мрачном, «засаленном», «желтом», и натолкнули символиста на такую ассоциацию с несчастным желтым цветом.

По вечерам — по вечерам
Скрипят задумчивые болты,
Подходят люди к воротам.

В своем стихотворении автор использует лексические повторы («по вечерам — по вечерам», «а на стене — а на стене» и др.), чтобы подчеркнуть однообразные, повторяющуюся изо дня в день, из года в год действия. Одним ритмом, не сказав ни слова, Блок показывает нам жизнь пролетариата — монотонную и тяжелую, как удары отбойного молотка.

В критических статьях можно найти, что в первоначальном варианте «Фабрики» написано: «Скрипят чернеющие болты», а до читателя дошли уже болты «задумчивые». Такую замену критики объясняют тем, что в темноте трудно заметить черный цвет болтов. Но мне кажется, Блок выбрал эпитет «задумчивые», чтобы далее акцентировать внимание на единственной черной фигуре в своем стихотворении:

Недвижный кто-то, черный кто-то
Людей считает в тишине.

Этот «кто-то», как пишут критики, и есть воплощение неведомой силы, которая установила этот несправедливый порядок и приносит людям страдания.

Я слышу всё с моей вершины:
Он медным голосом зовет
Согнуть измученные спины
Внизу собравшийся народ.

В этом четверостишии появляется местоимение «Я», и повествование в этих четырех строчках идет уже от первого лица.

«Я слышу всё с моей вершины» звучит безысходным вскриком измученного трудяги. Где вершина у человека, который живет по велению «медного» голоса-гудка, где вершина у человека, которого встречают одни только «глухие ворота» да скрипучие болты? Да человек ли он или попросту раб?! «Вершина» — нелепое и неуместное здесь слово, которое и придает этим строчкам особый трагизм.
Хлесткой пощечиной справедливости звучат заключительные строки:

И в жолтых окнах засмеются,
Что этих нищих провели.

Двоякое толкование имеет само слово «провели»: то ли людей провели к воротам, на работу, то ли их подло обманули.
До самого конца стихотворения не покидает чувство безысходности, цикличности происходящего.

Если в «Фабрике» мы смотрим на мир рабочих несколько отстраненно, будто бы из окна, то «Холодный вечер» позволяет нам заглянуть внутрь мира рабов. Увидеть срез частной жизни.
Автор показывает всего-навсего, как мужчина и женщина возвращаются к месту своего ночлега, в свой «дом». Но тут сразу вспоминается старый афоризм: «Я не напуган темнотой снаружи домов: темнота внутри домов гораздо страшнее».
Так и в этом стихотворении несправедливость, убожество, мерзость, а главное — беспросветность только усиливаются.

Мы встретились с тобою в храме,
И жили в радостном саду.

К сожалению, мне не удалось найти в критических статьях анализа этого стихотворения, поэтому буду опираться на личные ощущения и предположения.

У меня «Радостный сад» ассоциируется с раем. То есть с самого начала лирический герой рассуждает не только о себе и своей спутнице, а скорее обо всех людях, которые, согласно Библии, произошли от Адама и Евы. И никому не понятно, по какому принципу произошло разделение на тех, кто «зловонными дворами» отправился к «проклятью и труду» и тех, кому позволено насмехаться в сытом «жолтом» свете?!

И вот пошли туда, где будем
Мы жить под низким потолком,
Где прокляли друг друга люди,
Убитые своим трудом.

Теперь становится ясно, что «вершину» этих людей четко определил «низкий потолок». А ведь эти затертые, огрубевшие трудяги тоже умеют думать, чувствовать, любить. Но всю их человеческую сущность стремительно, как гангрена, пожирает страшная действительность. Это не тот быт, который сейчас у «несчастных домохозяек» ассоциируется со стиральной машинкой и пылесосом. Это настоящее болото из вони, плевков и тел, валяющихся на полу.

Стараясь не запачкать платья,
Ты шла меж спящих на полу;
Но самый сон их был проклятье,
Вон там — в заплеванном углу…

Трудно, наверное, Блоку обойтись в своих стихах без излюбленного образа Прекрасной Дамы. Она появляется и здесь. Только теперь ей уже не суждено дышать «духами и туманами», ей уготовлен «заплеванный угол». Женская натура еще не утонула в грязном болоте, и она брезгливо приподымает платье, боясь не ткань запачкать, а боясь сама измазаться этой жизнью.

Безысходно и доверчиво, надеясь на защиту, она глядит в глаза своему спутнику. Но «пьяная слеза», скатившаяся с мужского лица, лишает ее всякой надежды. «Мне — молоток, тебе — игла», — единственный выход из безвыходного положения, который может предложить ей спутник.

Я близ тебя работать стану,
Авось, ты не припомнишь мне,
Что я увидел дно стакана,
Топя отчаянье в вине.

Мужчина не может даже сказать своей женщине «люблю». В их жизни для этого не отведено свободного угла. Но он говорит: «Я близ тебя работать стану», — это и звучит его обещанием в любви и верности. А с Нее он не берет обещаний. Только просит не упрекать за проклятое вино.

В последней строке стихотворения большую роль играют звуки: «ТоПя оТЧаяние». С помощью этой угнетающей звукописи и достигается ощущение какого-то смиренного отчаяния.

От «Фабрики» до " Холодного дня" прошло всего три года. И если первое стихотворение своим названием четко обозначает тематику, то догадаться по заглавию о содержании второго довольно трудно. Блок описывает просто «Холодный день». И страшно становится именно от этой обыденности. Нет разницы, холодный день или теплый — так будет каждый день. Все беспрерывно и беспросветно, как работа станка.

Тамара ШАВЕРДО,
фото с сайта http://steampunker.ru/